Новости звезд
Алиса клевер полночь по парижскому. Алиса Клевер - Полночь по парижскому времени. Закрытая книга. Полночь по парижскому времени. Амазонка
Алиса Клевер
Закрытая книга
Как много тех, с кем можно лечь в постель,
Как мало тех, с кем хочется проснуться…
Эдуард Асадов
Ничего не поделаешь – то мы предаемся любви, то любовь предает нас.
Фредерик Бегбедер
Неверность как смерть – она не знает нюансов.
Дельфина Жирарден
* * *Я ничего не знаю, я совсем не знаю себя. Сегодняшняя ночь показала, что я даже не представляю, чего от себя ожидать. Оказывается, я способна на многое. Эта мысль – странная, новая – пугает меня и радует одновременно. Я намного хуже той, кем я себя считала. Я, выросшая в тени матери, лгуньи по профессии и по природе, глубоко осуждала любую ложь, верила в силу разума, не боялась безответности чувств. Я способна на ложь, на предательство, способна на спонтанные поступки.
One-night stand. Liaison sans lendemain. Роман на одну ночь.
Я лежу на огромной кровати, от которой исходят незнакомые запахи дорогой гостиницы, стирального порошка, одеколона, который сводит меня с ума. И улыбаюсь.
Я изменила человеку, с которым прожила почти два года, и мне наплевать на это.
Злая совесть заставляет меня чувствовать проституткой, проснувшейся ранним утром в постели клиента, забывшегося после бурной ночи. Если зажмуриться, можно представить, что на дорогом прикроватном столике меня ждет несколько купюр. Интересно, сколько может стоить мое длинное неловкое тело, мои истерзанные губы, мои объятия, моя доступность? Как люди измеряют это в евро? «Ты бы не выдержала конкуренции», – неприятно смеется моя совесть, но я не удивляюсь. Моя самооценка никогда не была высокой.
И все же, я здесь. С великолепным Андре, черт его побери.
Он спит сном праведника, обнаженный и бесстыдный, мужчина, не видящий ничего странного в том, чтобы провести ночь в гостиничном номере малознакомой женщины. Мы виделись… три раза, четыре? До того, как Андре взял меня прямо в огромном кресле, он почти ничего не знал обо мне. Он забудет меня через пять минут, но мне сейчас наплевать на это. От воспоминаний, что именно он делал со мной на кресле, край которого я вижу, если чуть повернуть голову, меня бросает в дрожь, а на губах появляется улыбка преступника, которому удалось улизнуть с деньгами.
Сережа написал, что любит меня. Мой парень, с которым я счастливо скучала почти два года, написал мне. Но я не ответила. Все, о чем я думала, это как бы пошире раздвинуть ноги, чтобы позволить Андре пронзить меня насквозь своим членом. Я чувствую, как новая горячая кровь приливает к бутону между ног, и щеки становятся пунцовыми от стыда или возбуждения, я не могу разобрать до конца.
– Ты думаешь обо мне? – спрашивает меня вдруг Андре, и я оборачиваюсь, вижу его сонное лицо. В глазах еще легкая дымка, он не до конца проснулся, но смотрит на меня, и внимание, эта его потребность изучать каждое изменение моих эмоций заставляет меня стремиться прятать свои чувства.
– Я думала о том, как странно это – проснуться тут с тобой, в каком-то гостиничном номере.
– Странно? – улыбнулся Андре. В постели его улыбка становилась кошачьей, словно он скрывал что-то, хитрил. – Странный выбор слова «странно». Почему – странно?
– Я тебя совсем не знаю.
– Совсем не знаешь? – улыбнулся он и чуть сощурился. – Несколько поздно для таких мыслей, не думаешь?
– Не думаю, – мотаю головой я. Тогда Андре сбрасывает с меня простыню – единственное мое укрытие, и нежно проводит рукой по оголенному бедру. Я вздрагиваю, но не потому, что мне неприятно его прикосновение. Напротив, я хочу большего. Проблема в том, что я не должна этого хотеть.
– Смотри, какой красивый изгиб у твоего бедра, – шепчет он, сохраняя призрачную дистанцию между нами. – Длинные ноги. Стройные. Ты знаешь, какое сильное это оружие. Поэтому ты носишь джинсы и шлепки? Из жалости к мужчинам, да?
Андре ничего не знает о Сереже. Мы с ним – два незнакомца, у каждого есть свои маленькие тайны. Моя – в неотвеченной эсэмэске. В чем его тайна? В том, отчего я хочу, чтобы он снова овладел мною. Он довольно груб, со мной никто никогда не обращался так в сексе.
Сейчас, когда Андре лежит рядом и смотрит на меня, забросив одну руку высоко за голову, я не уверена, что хоть раз занималась сексом до него по-настоящему. Этому можно научиться? Может быть, во Франции есть курсы? Тогда он там преподает.
– Подвинься ко мне, – прошептал Андре, и я заметила, как исчезает улыбка с его лица. Он становится серьезным. – Ближе.
– Так? – Я неуклюже переваливаюсь, мое тело не слушается меня. Краем глаза я замечаю, что на одном из моих запястий небольшой синяк. Я не помню, как получила его, но отчего-то мне нравится, что он там есть. Он будет напоминать мне о том, что все это не было сном.
– Вплотную, – его голос звучит по-деловому. Его упругое сильное тело так близко, что я невольно начинаю дышать глубже, мне так нравится его запах. Я чувствую его руку за своей спиной. Он проводит пальцами по спине, по каждому моему позвонку – медленно, неторопливо, достаточно сильно, чтобы я замурлыкала от удовольствия. Затем его ладонь захватывает мой зад и – ба-бам! Одно резкое движение, и моя промежность прижата к его почти вплотную. Последнее, что мешает нам сблизить наши тела – это его возбужденный член. Дыхание мое прерывается, меня снова трясет. Андре, что со мной? Откуда ты взялся на мою голову? Как можно оставаться таким спокойным, когда я вижу, насколько сильно ты возбужден?
– Можно, я…
– Что, моя птица? – смеется он. – Хочешь его потрогать? Знаешь, обычно женщины не спрашивают на это разрешения.
– Обычно? – повторяю я, словно эхо, и мир снова возвращается на свое место. Обычно женщины не сходят с ума из-за простого секса, обычно…
– Раздвинь колени, – командует он. Я все еще обижаюсь, но ни за что не покажу этого Андре. Я хочу, чтобы он ушел, но раздвигаю колени с покорностью заведенной куклы. Он смеется, просовывает ладонь между моих ног, засовывает палец внутрь, заставляя меня ахнуть, а затем вдруг его член оказывается между моих ног.
– Что… что ты… – Я глупо хлопаю глазами, а Андре хватает ладонью мои ягодицы и принимается двигаться всем телом – так и оставаясь снаружи. Его глаза неотрывно следят за моими, ловят мое удивление, растерянность, даже возмущение. Между моих ног влажно от его движений, и от того, что его член не вошел в мое тело, я чувствую себя еще более как кукла. Он пользуется мной, как пожелает, и даже не собирается думать обо мне.
Алиса Клевер
Убийственная красота. Книга 5. «69»
No matter how many times that you told me you wanted to leave…
Thirty seconds to Mars, HurricaneГде умирает надежда, там возникает пустота.
Леонардо да ВинчиПариж – город любви, но здешняя любовь – слишком жестокая царица, требующая полного самоотречения, ждущая и жаждущая жертвоприношений. И вот я лежу на мраморном постаменте, обнаженная и связанная, почти без сознания, а может, одурманенная чем-то, в ожидании жреца с огромным кинжалом. Я жду Андре, я воображаю его обнаженным до пояса – загоревший, с сильным торсом и рельефными плечами, он опьяняюще красив, со своим уникальным, прожигающим насквозь взглядом ученого-естествоиспытателя. Он хочет узнать, о чем я думаю.
Я ничего не вижу, мои глаза завязаны, мой рот жадно ловит воздух. Мое тело прикрыто лишь узким, длинным куском ярко-красной шелковой ткани с умопомрачительным запахом цветущей липы и меда, но этот покров – откровеннее наготы, он не скрывает ничего из того, что следовало бы скрыть. Наверное, одного взгляда на меня достаточно, чтобы разжечь огонь желания, жадный, вульгарный огонь похоти. Я знаю, что я в опасности, но это не останавливает меня. Есть ли на земле создание глупее меня?
Я открываю глаза – солнце ушло с неба, его закрыло облако, унеся с собой и эту странную фантазию, посетившую меня, когда я задремала. Я веду себя неразумно, лежа тут на лавочке посреди Парижа, в то время как меня терзает столько вопросов. Я веду себя неразумно с того самого момента, как приземлилась на этой земле, но теперь я совсем свихнулась. Может быть это оттого, что я не знаю, как мне поступить дальше? Никогда еще я не оказывалась в такой ситуации. Никакого контроля, только легкое головокружение от света. Я слишком долго лежала с закрытыми глазами и теперь чувствую себя немного не в своей тарелке, пока цвета и краски вокруг меня приобретают привычный вид – зрачку нужно некоторое время, чтобы восстановить свои функции, после того как я валялась, подставив лицо солнцу.
Мраморная скамейка, на которой я лежу, холодна как лед, несмотря на жару. Камню же, наверное, лет пятьсот. В этом городе любви все невообразимо старо и красиво, но те, кто живет здесь, не замечают этого. Для них улицы и бульвары – только названия, буквы, апострофы. Для местных в созвучии «Люксембургский сад» нет поэзии, это всего лишь кусок маршрута по дороге на работу и обратно, для меня же – возможность получить передышку, но время мое, кажется, вышло. Телефон молчит, Андре не звонит мне. Работает или растворился в утренней дымке тумана, которым был укутан Париж сегодня? Я потираю ссадины на запястьях – живое напоминание о вчерашней ночи. Что, если Андре вовсе забыл обо мне? Возможно, это и к лучшему, потому что я-то никак не могу забыть о нем.
Сделав над собой усилие, с неохотой сажусь и осматриваюсь. Сколько времени я провалялась здесь? Солнце в зените. Я уехала из гостиницы в двенадцать, после ненавязчивого звонка портье.
– Мадам, вам понадобится помощь? – спросил он меня, стоящую среди разбросанных вещей в оставленном мамой номере.
– Помощь? – удивилась я, не совсем понимая, что он имеет в виду.
Только тогда до меня дошло, что меня выселяют из гостиницы. Вот что, оказывается, означали слова мамы о том, что она рассчиталась за номер. Я все еще не могла поверить, что она уехала, хотя в сущности это было вполне в характере моей мамы – принимать резкие, спонтанные решения, исчезать и появляться в моей жизни, переворачивая все с ног на голову. Иногда, сидя дома за компьютером, я чувствовала себя куда старше и скучнее, чем она. Моя мама была живым огнем, а я – всего лишь пеной из огнетушителя.
– А что, если мне придется задержаться? – спросила я у портье, беспомощно озираясь по сторонам.
– Спасибо, я подумаю, – кивнула я.
Но думать было не о чем. В конверте на столе лежали деньги – их с лихвой хватало на то, чтобы покинуть Париж, но было недостаточно, чтобы в нем остаться. Я отложила деньги в сторону и достала мамино письмо. Если бы я приехала на полчаса позже, застала бы лишь кавардак, конверт с деньгами и это послание.
«Даша, я должна уехать, так как мне предложили роль. Позвони, как только войдешь в номер, я не понимаю, куда ты делась.
Между прочим, так не поступают с матерью!
В любом случае, уезжай в Москву, потому что тут творятся странные дела. Я видела Сережу, но я не могу тебе рассказать об этом в письме. Не уверена, что вообще хочу говорить об этом – слишком ужасно то, что я увидела. Возможно ли, чтобы мои глаза обманули меня? Не думаю. Он точно был там. А где, кстати, была ты? Ладно, не важно. Просто будь осторожна. И уезжай в Москву, пожалуйста. Я понимаю, ты подцепила кого-то тут, в Париже. О, это так легко, тем более для тебя. Ты никогда не понимала своего счастья, унаследовав от меня гораздо больше, чем думаешь. У тебя отличные ноги. Впрочем, ты и сама наверняка знаешь об этом. Позвони Шуре, как приедешь. Твой кот уже разодрал обои в ее гостиной. Скажи ей, что я купила косметику.
Ах да, будь поосторожнее с мужчинами. Им всем нужно только одно… »
В письме не содержалось ничего путного, и сколько я не перечитывала его, яснее от этого не становилось. Больше всего меня заинтересовало это таинственное «одно», которое так нужно мужчинам.
Проходящие мимо туристы разглядывали величественный, местами облупившийся от старости особняк за моей спиной и громко восторгались, экспрессивно размахивая руками, словно считали, что их сочтут недостаточно восхищенными, если они не будут походить на ветряные мельницы.
– Вы не могли бы сфотографировать нас? – обратилась ко мне одна немка на ломаном французском. Наверное, расслабленный вид помог мне замаскироваться под парижанку. Я кивнула и покорно сфотографировала галдящую немецкую компанию несколько раз. Я давно уже могла быть у Андре – его клиника находится всего за парой поворотов. Так что же тогда я делаю тут, на этой мраморной лавочке? Я попыталась представить себе, каково это будет, когда Париж и все, что с ним связано, станет для меня только воспоминанием. Буду ли я пересматривать фотографии и вспоминать красоты бульваров и парков? Или мой мозг сохранит лишь серьезное, напряженное лицо Андре, его жажду моего обнаженного тела, желание, которое до него никто не испытывал в отношении меня? Мой Париж. Рядом с Андре я чувствовала себя инопланетянкой.
– Спасибо, – сказала немка весьма недружелюбно. Оказывается, я так и стояла с ее телефоном в руках, забыв вернуть после этой спонтанной фотосессии. Я протянула ей аппарат, и та забрала его у меня, полная смутных подозрений. Немецкая речь звучала грубо, как лай. Туристы уходили, поглядывая на меня с неодобрением. Наверное, решили, что я – наркоманка. Кто еще станет валяться в парке посреди рабочего дня?
Я добралась до клиники быстрее, чем хотела, но оказалось, что Андре на операции. В принципе я могла бы оставить для него сообщение, тем более, что ничего нового для Андре в нем не содержалось. Моя мама отказывалась от пластической операции, которую он сам, так или иначе, не собирался ей делать. Он планировал сказать ей об этом сегодня, но она уехала, и вместо нее явилась я.
– Месье Робен освободится только через час, не раньше, – сказала мне девушка в голубой форме. Я видела только ее голову и плечи, все остальное было скрыто стойкой и огромным монитором компьютера. Девушке не нравилось, что я пришла без записи, а то, что их клиентка, мадам Синица, вообще не явилась, ее и вовсе нервировало. Еще бы, после того, что тут произошло вчера.
– Я подожду, – буркнула я, противореча самой себе. Ты же собиралась бежать, Даша. Тебя пугает собственная беспомощность, эта чисто женская глупая слабость и безволие перед лицом Андре. Однако ты сидишь здесь, в приемной его клиники, и не думаешь уходить. Листаешь медицинские журналы, знакомясь с новыми методами подтяжки лица, и пьешь уже сотую чашку кофе, переводя и без того ограниченные запасы денег на эту ерунду. А, между тем давно следует находиться в аэропорту, на полпути к тому, чтобы город Париж стал далеким воспоминанием.
Но я не хотела воспоминаний, я хотела увидеть Андре.
Он появился в коридоре, усталый и слегка осунувшийся, почти незнакомый мне в этом белом халате, в котором я видела его только на первых приемах. Я почти забыла, что он врач. Он делает людей красивее, чем их создал господь. Я же привыкла к нему, сидящему за рулем дорогих машин, с волосами, развевающимися на ветру. Повеса, ловец наслаждений.
Он подошел ко мне быстрым шагом, глядя так недовольно, словно я опоздала на свидание.
– В чем дело, Даша? Почему никто не сказал мне, что ты здесь? – возмущенно спросил он.
Я пожала плечами.
– И давно ты здесь сидишь? Надо было сказать, что ты пришла ко мне лично. Мне бы передали.
Я замялась, скользнув взглядом по белым стенам коридора и полупустому кулеру с водой, который вдруг издал булькающий звук.
– Я пришла по поручению матери. Она просила передать, что отказывается от операции. Я знаю, что ты и так не собирался… но она просила сказать это тебе лично.
– Значит, если бы не ее поручение, ты бы не пришла сюда? – спросил он хмуро. – Идем, нам нужно поговорить, – скомандовал Андре, и его ладонь завладела моей.
Идиотская мысль мелькнула в голове – сейчас Андре, как тогда в гостинице, затащит меня в глухой уголок своей клиники и снова овладеет моим телом. От этой мысли у меня ослабели колени. Я что, за этим пришла сюда?
– Я не хотела отвлекать тебя от работы, – сказала я, и он прекрасно понял, о чем я думала в эту минуту.
– Я скучал, – прошептал он, притягивая меня к себе, и заглянул в глаза. Не поцеловал, не прикоснулся подушечками пальцев к моим губам, как раньше, но одного его взгляда было достаточно, чтобы я начала дрожать всем телом. Он ласкал, раздевал меня взглядом, дразнил и бросал вызов. Лицо мушкетера – брови вразлет, изящная линия рта, высокие скулы. Я старалась запомнить его лицо в мельчайших деталях – это станет лучшим воспоминанием о Париже.
Я могла бы смотреть на Андре часами. Да что там, я бы потратила жизнь, любуясь тем, как он улыбается, насмешливо склоняя голову набок. В облике Андре было то звериное, инстинктивное, что заставляет желать его даже тогда, когда в этом таится опасность. Наверное, именно такие чувства бросали Лючию Атертон в объятия чудовищного Макса Тео Альдорфера , заставляя ее плясать перед ним обнаженной. Меня это пугало, я не хотела признавать сей безусловный факт, ибо он являлся моей полной капитуляцией.
– Я не выспалась, – произнесла я в ответ, и тут же поняла, как холодно это прозвучало.
Лицо Андре потемнело, он нахмурился. Я спровоцировала его. Чего, собственно, и добивалась.
– Ты пришла, чтобы поговорить о том, что тут произошло, верно? О том, что случилось вчера вечером? Ты явилась не для того, чтобы увидеть меня. – Андре просто констатировал факт.
Сжав губы, он отпустил мою руку и отстранился, но я не стала опровергать его вывод. Не желаю, чтобы он знал, насколько сильно я в нем нуждаюсь. Если он поймет это, то, я уверена, использует свою власть на полную катушку. Достаточно уже того, что я стою тут, перед ним, вместо того чтобы лететь сейчас в Москву. Я ведь собиралась сесть в самолет, забрав с собой воспоминания в ручной клади. Вряд ли мне позволят сдать мою глупую, опасную и безрассудную любовь в багаж. Придется нести ее в сердце, но только Андре не должен знать об этом.
– Честно говоря, я так и не поняла, что тут произошло. Мы можем поговорить в твоем кабинете?
* * *
Андре затащил меня в кабинет так стремительно, словно боялся, что нас кто-то увидит. Он с усилием надавил мне на плечи, заставив буквально рухнуть в кресло, и долго смотрел на меня взглядом учителя, размышляющего над наказанием для нерадивого ученика, затем сам уселся прямо на стол, небрежно сдвинув бумаги.
– Хорошо, моя прелестная подруга, и что же, по-твоему, тут произошло? Потому что, на мой взгляд, все довольно-таки ясно.
– Что тебе ясно?
– Твоей маме стало плохо, у нее поднялась температура…
– И ее заглючило так, что ей привиделся мой мертвый парень?
– Твой бывший мертвый парень, – язвительно добавил Андре.
– Значит, привиделся, – кивнула я. – Я ведь не сказала, что верю ей.
– Спасибо и на этом, – бросил он холодно. – Ты что же, всерьез допускаешь вероятность того, что твой бывший парень был мертв и сидел в лунном свете в одной из наших операционных? Кстати, твоя мама не исключала также и вероятности того, что это был его ментальный дух. Проекция. Контакт третьей степени. Вполне допускаю, что сейчас она выдала бы еще какую-нибудь версию, утреннюю. Такие видения имеют свойство трансформироваться под воздействием времени. Пыталась ли ты, моя драгоценность, когда-нибудь запомнить сон, ускользающий из твоей памяти? Как ни старайся, его образы будут размытыми, нечеткими, потому что они рождены мозгом в момент сна.
– Похоже, что мама всю ночь не могла уснуть. Когда я пришла, она сидела напротив двери и ждала меня, – обвиняюще бросила я, хотя Андре вовсе не был виноват в том, что ночью меня не было рядом с ней. Он, конечно, являлся тому причиной, но это не делало его крайним.
– Мне очень жаль, что все это так напугало ее. Если бы я в тот момент был в больнице, то ни за что не отпустил бы твою маму. Это было безответственно со стороны дежурного врача.
– А что, правильнее было связать ее смирительной рубашкой? – фыркнула я. – Знаешь, моя мама, конечно, та еще актриса и может разыграть все, что угодно, но она никогда не заигрывалась до такой степени, чтобы принимать собственные фантазии за реальность. Иными словами, сценарии она всегда оставляла на бумаге. Я вполне допускаю, что во всем виноват этот твой препарат, но что мне теперь делать? Мама уехала почти сразу, как я пришла в гостиницу.
– Куда она уехала? – удивленно спросил Андре, резко спрыгнув со стола. Он прошел до окна, потом обратно, словно пытаясь привести мысли в порядок.
– Не знаю, – тихо сказала я. – Кажется, в Прованс. Ей там предложили роль.
– Предложили роль? Когда? Вчера ночью?
– Думаешь, она придумала это? – встревожилась я.
Андре запустил обе ладони в свои чудесные темные волосы и глубоко вздохнул.
– Я уже ничему не удивлюсь. Не слишком ли много событий для одной ночи?
– Уж не знаю. Но я лично вызвала ей такси, и сама видела билет на самолет до аэропорта Авиньон-Прованс. Можешь позвонить ей сам! Она уже, наверное, там.
– Авиньон? – Андре подошел к столу и принялся копаться в куче визиток, затем отбросил их и тихо, сквозь зубы выругался на французском.
– Что ты ищешь? – спросила я, не пытаясь скрыть волнение.
– Сейчас, подожди, – отмахнулся Андре, набирая номер по городскому телефону. – Марко? Привет, дрыхнешь, что ли? Слушай, ты давал мне телефон этого чертового продюсера, а я его потерял. Да. Хорошо, жду, – Андре говорил по-французски, и я невольно заслушивалась звуками его голоса. Мне, сколько я ни старалась, так и не удалось добиться правильного произношения, а он, сын Парижа, говорил с тем нежным, струящимся, как шелк, выговором, который получают только по праву рождения.
– Зачем тебе продюсер? – спросила я, пока Андре ждал ответа.
– Хочу убедиться, что с твоей мамой все в порядке и ей не показалось, что она получила роль, – резко бросил Андре. – Да, пишу. Марко, отвали. Сам делай карьеру в кино.
– Веселый у тебя брат, – сказала я, когда Андре закончил разговор, но он, никак не отреагировав на это замечание, тут же принялся набирать номер продюсера. Тот, видимо, долго не отвечал, и Андре переключился в режим громкой связи, устав держать трубку около уха. Какое-то время играла установленная вместо сигнала музыка, затем отозвался женский голос, не слишком вежливо сообщивший, что месье Пьер ответить не может – занят с артистами. «Что? Да, прослушивание. Да, ждем мадам Синитса. Встретили нормально, как и договаривались. Что-то передать? Да, вам тоже наилучшие пожелания. Оревуар».
– Вот видишь, – сказала я, когда удивленный Андре положил трубку.
– Однако это вовсе не означает, что она видела тут твоего… Черт, – прервал он сам себя, – я просто не понимаю, что происходит.
– Об этом и речь, – пробормотала я. – Я тоже не понимаю, что происходит. Но так или иначе, мама уехала, а Сережа пропал.
– Тебе так важно найти этого Сережу, да? – Андре практически испепелил меня взглядом. – Интересно, зачем? Снова будешь цитировать Экзюпери? Равнодушие, Даша, выглядит иначе.
– Почему тебе так важно знать, что я к нему чувствую? Какое тебе вообще дело до моих чувств? – пробормотала я, и губы Андре снова сжались в тонкую линию.
– А может быть, ты и в самом деле считаешь, что он мертв? Или, скорее всего, убит? Кем же, интересно? Мною? Вероятно, из ревности, не так ли?
– Ничего такого я не говорила.
– Но и не исключаешь этого, верно? Как романтично услышать это от своей девушки.
– Я не твоя девушка, – машинально возразила я. – И вовсе не утверждаю, что произошло убийство. Просто хочу понять…. Мама принимала сильнодействующий препарат. Зачем? Ты назначил ей наркотик?
– Какой еще наркотик? – скривился Андре. Это просто комплексный препарат от остеопороза в сочетании с витаминами.
– Значит, это она под воздействием витаминов увидела тут, у тебя, Сережу? Мертвого Сережу! – сорвалось у меня с языка.
Андре посмотрел на меня, как на опасную сумасшедшую. Некоторое время он молчал, затем потер уставшие глаза.
– Этот препарат был ей необходим. Твоя мама слишком увлекается вегетарианскими диетами, ее спектрограмма показала высокий риск перелома. Слышала когда-нибудь о переломах шейки бедра? Это очень опасная штука. Проблема лишь в том, что этот препарат вызывает расстройства координации и сознания, особенно в сочетании с резким падением сахара в крови. Можешь почитать в Интернете, я напишу тебе его название.
– Не надо, – я покачала головой, испытывая жгучее чувство вины за все, что наговорила тут. Я просто глупо и жестоко мстила Андре за свои собственные чувства.
– Единственное, в чем я виноват, это в том, что твоя мама осталась в какой-то момент без присмотра. Понимаешь? Ты видела когда-нибудь людей в состоянии, близком к гликемической коме? Они говорят, сами не понимая что, а могут и отключиться полностью. Возможно, медсестры проглядели ухудшение, но имей в виду, ее нашли практически сразу. Хочешь, я покажу тебе место, где все это случилось? Она лежала на полу и говорила без остановки. Разговаривала сама с собой. Прошло какое-то время, прежде чем она поняла, что рядом с ней медсестра и что она вообще находится в больнице. Пришлось сделать укол, чтобы привести ее в чувство. Вот и представь, в каком она была состоянии, когда якобы увидела твоего ненаглядного Сережу. Идем.
– Не надо, – замотала я головой, но Андре схватил меня за руку и потянул за собой мимо удивленно глядящих на нас пациентов, мимо поста медсестер, по незнакомым лестницам и коридорам, так что, когда мы дошли до места, я и сама не понимала, где нахожусь. Никогда раньше я не была в этой части больницы.
– Это далеко от палаты, где лежала мама?
– Довольно далеко, в другом крыле, – кивнул Андре. – Уже одно то, что она оказалась здесь, говорит о ее неадекватности. Ей тут было совершенно нечего делать. Ну что, давай зайдем.
– Куда? – вздрогнула я.
Андре кивнул на широкую двустворчатую дверь.
– На место преступления, как я понимаю, – усмехнулся он, но усмешка была горькой, будто он съел полыни. Я остановилась перед дверями, приложив ладонь ко лбу, – кажется, у меня самой поднялась температура. Зачем мы здесь?
– Не думаю, что в этом есть смысл, – я развернулась, чтобы уйти, но Андре удержал меня за плечо.
– Нет уж, моя птица, раз мы дошли до этого места, то пойдем и дальше, – и он практически силой втащил меня в операционную.
Просторное, совершенно безжизненное помещение, стерильное, как космический корабль. В самом центре – широкий операционный стол, над которым висят отключенные лампы. По стенам – металлические шкафы со стеклянными дверцами – все заперты на ключ. В углу жужжит громоздкий холодильник.
Я стояла посреди этого пространства, как соляной столб, а взбешенный Андре смотрел на меня горящими глазами.
– Вот, Даша, видишь это окно? – он указал на одно из двух больших окон, из которых открывался вид на сад. – Он сидел тут, на стуле.
– Не надо, – попросила я.
Под окном стоял маленький, обшитый искусственной кожей стульчик, рядом с которым находился шкаф с медицинскими инструментами.
– Твою маму нашли лежащей на полу почти у входа. Тут было темно. Медсестры осмотрели это помещение и соседние тоже – твоя мама требовала – и, естественно, никого не нашли. Я не могу сказать тебе ничего больше, так как меня самого тут не было, как ты знаешь. Потому что я-то был в это время с тобой.
– Андре… – взмолилась я.
– Что, Даша?
– Прости, я не должна была…
– Да, моя девочка, ты не должна была. Хотя, постой, ты же не моя девочка, ты же так сказала, верно?
– Я просто не знаю, что думать. Сережи нет. Никто не видел его. Мама сказала…
– Что? Что еще сказала твоя мама? – нахмурился Андре.
Я осела по стене и, обхватив колени, замерла, чувствуя себя утопающим, случайно выбравшимся на необитаемый остров. Что мне делать? Мама сказала, что руки Сережи были в крови. У Андре на руке до сих пор пластырь.
– Как ты повредил руку? – спросила я.
– Об лицо твоего бойфренда, – немедленно сообщил Андре. – Мы подрались с ним. А теперь вот он решил поиграть со всеми в прятки. И что это меняет?
– Ничего, – пробормотала я, жалея, что вообще затеяла этот разговор.
– Нет, Даша, это вовсе не «ничего». Вопрос не в том, куда делся твой Сережа и почему решил потрепать тебе нервы. Вопрос в том, как ты можешь подозревать меня в убийстве, ни больше, ни меньше. Потрясающе, просто восхитительно. За кого ты вообще меня принимаешь, Даша? Скажи мне правду – для разнообразия. Почему ты считаешь, что я мог кого-то убить?
– Потому что, мне кажется, что ты способен на все, – прошептала я. Правду, как он и просил, – для разнообразия.
Андре, кажется, не поверил своим ушам. Он стоял, словно оглушенный моими словами, затем тоже сел на пол – рядом со мной – и долгое время так и сидел, молча, пропитываясь моими словами, как ядом. Я хотела добавить что-то, но не нашла слов.
– Что ж, – пробормотал он. – В таком случае остается только поражаться, что ты пошла в мой дом Синей Бороды. Да еще позволила приковать себя к кровати. Хотя, ты ведь тогда еще не знала, что я убийца.
На моих запястьях все еще алели следы от наручников, но я больше страдала от жестокости его слов.
– Я вовсе не считаю тебя убийцей.
– Спасибо и на том. То есть, ты не побежишь отсюда прямо в полицию? – криво усмехнулся он.
– Я побегу отсюда прямо в аэропорт, – сказала я, и Андре, обернувшись, посмотрел на меня так, будто я дала ему пощечину. – Меня больше в Париже ничто не держит, особенно после отъезда матери, – добавила я.
– Спасаешься от меня? – спросил Андре, глядя на меня своими умными глазами. Ничего я не могу от него укрыть.
Да, – подтвердила я с грустной улыбкой. – От тебя можно только бежать.
– А если я все же попрошу тебя остаться? – тихо спросил он.
– Пожалуйста, Андре!
– Что – Андре?
– Я и так не знаю, что осталось от моей реальной жизни. Какие-то клочки и обрывки.
– Я не хочу тебя отпускать, Даша, – выдохнул он, и мое сердце, мое тело моментально взбунтовались, требуя отдаться во власть этого красивого непредсказуемого хищника.
– Хвала небесам, это не тебе решать, – бросила я, с трудом справляясь с собой.
* * *
Я не стала покупать билет заранее, я вообще забыла об этом. Все мои силы ушли на то, чтобы кое-как затолкать свое беснующееся в бессильной ярости тело в здание аэропорта. В каком-то фильме я видела историю о раздвоении личности, когда одна творила какие-то кошмары, в то время как другая не ведала ни о чем таком ни сном, ни духом. Я раздвоилась иначе, ощущая в себе обе личности сразу. Они бились друг с другом, споря на повышенных тонах, и я чуть было не начала делать это вслух, пока странные взгляды других пассажиров в автобусе, идущем в аэропорт, не привели меня в чувство.
«Шарль-де-Голль» встретил нас пробкой на въезде у шлагбаумов, и остальные пассажиры возмущались, боясь опоздать на свои рейсы. Я понятия не имела, каким рейсом и из какого терминала лечу, что немедленно вызвало подозрение у сотрудника аэропорта, который, очевидно, счел, что я могу оказаться террористкой. Поэтому меня вежливо попросили пройти в отделение полиции.
– С какой целью вы приезжали во Францию? – задала вопрос ухоженная женщина с тусклыми и желтыми от постоянного окрашивания волосами, немолодая, но все еще довольно красивая. Форма нисколько не портила ее, наоборот, даже шла. Я рассматривала ее, пыталась представить ее жизнь. Родилась в Париже. Работает в службе безопасности аэропорта. Замужем? Отчего-то кажется, что нет. Спросить бы, но, наверное, не стоит окончательно портить о себе впечатление. Впрочем, что еще она может сделать со мной, кроме как отправить в Москву? Разве в этом наши цели не совпадают? По крайней мере, одной из двух моих личностей.
– Сопровождала мать, – ответила я на французском, качество которого удивило женщину и вызвало еще большие подозрения.
– И где же сейчас ваша мать?
– В Провансе, в Авиньоне, – ответила я без задержки, и только после этого поняла, как, должно быть, странно прозвучал мой ответ.
– Отчего же вы перестали ее сопровождать? – спросила желтоголовая насмешливо, а я подумала, что не стоит ляпать первое, что придет в голову, особенно тогда, когда уже стоишь в специальной комнате досмотра.
– Мой отпуск закончился. Мама изменила планы, решив съездить в Прованс, мне же нужно в Москву.
– Но тем не менее билета у вас нет, – уточнила дама.
– Я планировала купить его перед вылетом, – растерялась я.
Офицеры переглянулись.
– Кто-нибудь еще так делает? – спросила желтоголовая у своего коллеги. Тот, уже покончивший с моими пожитками и не впечатлившийся ими ни на грош, пожал плечами. Бомбы у меня не обнаружили. Желтоголовая с подозрением покосилась на следы на моих руках, но ничего не спросила. Кто и что делал с моими руками, ей было неинтересно.
– Я могу идти? – спросила я спокойно, и женщине ничего не оставалось, как отпустить меня. Не удерживать же в стране. Я удивилась, что меня не стали обыскивать с физически неприятными процедурами, а просто вывели через длинный коридор прямо в здание терминала. Аэропорт еще во время первого прилета напомнил мне извивающуюся змею, огромные овальные окна были нанизаны друг на друга, как бусины. Находясь в самой пасти змеи, я из огромного окна видела летное поле.
Купить билет действительно оказалось проблемой. С чего я вообще решила, что это так просто? Впрочем, мой опыт покупки билетов был нулевым, я еще никогда не путешествовала одна.
– Вы полетите с пересадкой? – спросила меня девушка в кассе. – Через Миниск?
– Миниск? – переспросила я, пытаясь представить, в какой точке земного шара может находиться город с таким названием.
– Простите, Минск, – поправилась та, и я кивнула.
– Отправление завтра, в два часа тридцать минут, – сообщила она. – Сегодняшний рейс уже улетел.
– Ждать целые сутки? – вздохнула я, но снова кивнула. Еще сутки – и все, я свободна. Смогу сидеть дома, рыдать, обзывать себя дурой и тереть запястья, вспоминая сумасшествие, которое лучше было бы поскорее забыть. Девушка выдала мне билет и напомнила, что нужно зарегистрироваться на рейс. Похоже, мой вид наводил на мысль, что я могу забыть все, что угодно. Я закинула рюкзак на спину и отправилась бродить по аэропорту, который стал мне домом на целые сутки.
Аэропорт – это город, с улицами, переулочками и дворами. Кафе сменялись магазинами, магазины – ресторанами. Вместо деревьев тут росли столбики с розетками и USB-портами для подзарядки мобильных устройств, и в тени этих псевдокленов сидели люди, привязанные к стволам тонкими проводами. Тут и там с криками бегали усталые дети, а эфир заполнялся струящимися голосами дикторов, объявляющих рейсы на посадку и имена потерявшихся пассажиров. Понемногу суета аэропорта начала поглощать меня, отделяя от того, что осталось по другую сторону змеи. Андре. Могла ли я уже начинать думать о нем без риска, что побегу искать его на улицах Парижа? Не совершаю ли я глупости, так покорно следуя приказу матери?
Я никогда больше не встречу такого, как Андре. В этом я не сомневалась.
Два месяца и три дня
Максим Коршунов, скандальный фотограф и единственный сын русского олигарха, проводит жизнь в исследовании наслаждения. Тело для Коршунова – единственный инструмент, с помощью которого измеряется вечность.
Секс – единственное состояние, близкое к бессмертию. Максим отрицает стыд. Ибо только вне его можно пережить все оттенки удовольствия. Тело для Арины Крыловой – сосуд для души. Секс – высшая точка проявления любви. Стыд – та категория нравственности, которая оберегает девушку, провинциальную студентку, еле сводящую концы с концами, от разврата, пошлости и подлости.
Между Максимом и Ариной нет ничего общего. Они из разных миров, но чувство, вспыхнувшее между ними, сметает различия и лишает способности принимать правильные решения.
Четыре стороны света и одна женщина
В погоне за наслаждением Максим Коршунов чуть не потерял Арину, невинную, милую, влюбленную в него девушку. Она сбежала от него, не желая опускаться в пучину разврата.
Теперь Максим изменился, он готов на все, чтобы вернуть любимую, без которой не может жить. Однако страстная любовь Максима и Арины мешает планам его отца.
А если жестокий, деспотичный олигарх Коршунов решил разлучить влюбленных, ничто не сможет его остановить.
Пятнадцатый рай
Нет более гармоничной пары, чем Арина и Максим! И судя по всему, им никогда не приестся секс, не наскучит быть вместе, потому что их чувства истинны, а фантазия богата на выдумки.
И все бы у них было ладно, если бы не зависть, подлость и страхи окружающих их людей. Такой любви трудно не позавидовать! Отец Максима, богач, никогда не знавший отказа и привыкший манипулировать людьми, обманом и хитростью похищает Арину. Максим в ужасе.
Но на помощь ему приходят те, на кого он не надеялся. Арине и Максиму раскрываются тайны, державшие в напряжении не одну душу.
Полночь по парижскому времени
Полночь по парижскому времени. Амазонка
Вместо отпуска с возлюбленным Даша Синица вынуждена поехать в Париж – ее матери, известной актрисе Ольге Синице, требуется очередная пластическая операция.
Прекрасно говорящая по-французски Даша должна помочь в этом деликатном деле. Хирург Андре Робен поражает воображение замкнутой и неуверенной девушки. Это «настоящий роллс-ройс среди мужчин».
К удивлению Даши, Андре приглашает ее на ужин. Общаясь с Андре, девушка понимает: то, что она раньше считала страстью, не идет в сравнение с тем, что она испытывает к этому мужчине. Их, как магнитом, притягивает друг другу. Их тела высекают молнии, а от их искр могут загореться Елисейские поля.
Полночь по парижскому времени. Закрытая книга
«Я ничего не знаю, я совсем не знаю себя. Сегодняшняя ночь показала, что я даже не представляю, чего от себя ожидать. Оказывается, я способна на многое.
Эта мысль – странная, новая – пугает меня и радует одновременно. Я намного хуже той, кем я себя считала.
Я способна на ложь, на предательство, способна на спонтанные поступки. Я, выросшая в тени матери, лгуньи по профессии и по природе, я, глубоко осуждавшая любую ложь, верящая в силу разума и в безответственность чувств, не боявшаяся их безответности…»
Полночь по парижскому времени. Журавль в небе
«Я не верю в судьбу, но она настигает меня вне всякой зависимости от моей веры.
Она уже расчертила поле, белые клетки и черные, расставила фигуры и даже двинула их на несколько ходов вперед, пока я продолжала беззаботно смеяться, наслаждаясь моментом – наивная, наивная.
Во что можешь не верить ты?! Что смеешь сбрасывать со счетов?!.»
Убийственная красота. Запретный плод
Даша, остановившаяся в Париже вместе со своей матерью актрисой Ольгой Синицей, разрывается между невероятно притягательным Андре, пластическим хирургом Ольги, и самой матерью, которой требуется поддержка.
Согласившись на предложение мужчины своей мечты, Даша испытывает захватывающее приключение в гонках по ночному Парижу, а волнующее продолжение в объятиях ревнивого и страстного Андре дарит ей не менее острые ощущения и неизведанное доныне наслаждение.
Но над всем этим тенью нависает легкое облако необычного случая: бывший бойфренд Даши Сережа, появившись в клинике, где работает Андре Робен, до потери сознания пугает мать Даши своим странным видом…
Убийственная красота. 69
Страсть иногда бывает непереносимой. В надежде избавиться от наваждения, Даша Синица решает улететь из Парижа домой, в Москву, хотя мысль о том, что она больше никогда не увидит Андре Робена, мучительна.
Вернуться к скучной, но привычной жизни или отдаться ненормальной, но восхитительной страсти – Даша не подозревает, что в действительности выбор куда сложнее.
Звонок матери Даши открывает ящик Пандоры. Никто не знает, на что способен Андре на самом деле.
Убийственная красота. Медуза
Даша понимает, что рано или поздно ей зададут вопрос о том, куда пропал ее бывший парень Сережа. Шутка ли – затеряться в многомиллионном незнакомом городе, даже не зная языка!
К делу об исчезновении русского туриста подключается французский комиссар Трену. Однако Даша и представить не может, чем обернется ее визит в парижскую полицию!
У ее нового избранника – Андре возникают сомнения в искренности ее чувств, что очень ранит Дашу, ведь доверие – одна из граней любви. Непонимание становится испытанием для обоих.
Женщина на одно утро. Волшебная гора
Попав под проливной дождь, Даша, конечно же, простудилась. Но сильный жар и кошмарные сны – не худшее, что случилось с ней за последнее время в Париже.
Посреди ночи ей позвонили из больницы Авиньона с ужасной новостью: ее мать, известная актриса Ольга Синица, находится в состоянии комы. Организовать экстренную транспортировку мамы в Москву могут только избранник Даши Андре Робен и его влиятельный брат Марко.
Но Андре непросто расстаться с Дашей, а сама она еще не знает, что на их пути уже встала женщина с глазами, горящими ненавистью…
Женщина на одно утро. Танцор
Даша Синица собиралась улететь в Москву, домой, по серьезным семейным обстоятельствам.
Но сбыться ее планам оказалось не суждено: некая женщина попыталась поджечь Дашу в машине. Теперь девушке предстоит остаться в Париже вместе со своим возлюбленным Андре Робеном, пока не выяснится, кто хотел убить ее столь изощренным способом.
Отныне Даша подозревает каждую, ведь ей, как и Андре, по-прежнему грозит опасность. Но кто эта таинственная ненавистница? Ответ на этот вопрос становится для Даши полной неожиданностью.
Женщина на одно утро. Щедрость пирата
Даша Синица и представить не могла, что станет невестой обольстительного красавца Андре Робена.
Но прежний беззаботный образ жизни ее возлюбленного обернулся жуткими последствиями для близких ему людей.
Давняя мимолетная связь Андре с Одри, вскоре ставшей избранницей его брата, оказалась для всех них бомбой замедленного действия…
Нежные языки пламени. Шезлонг
Наконец-то для Даши Синицы весь ужас остался в прошлом.
Теперь она спокойно может улететь из Парижа в Москву вместе со своим женихом Андре Робеном, чтобы проведать мать, которая лежит в больнице. Казалось бы, девушке остается планировать свадьбу и думать о совместном будущем с любимым.
Но думать Даше приходится о другом. Громкий политический скандал и последующие события, развернувшиеся во Франции, явно имеют к ней какое-то отношение. Только вот пока Даша никак не может найти недостающие пазлы, чтобы собрать картинку целиком…
Как много тех, с кем можно лечь в постель,
Как мало тех, с кем хочется проснуться…Эдуард Асадов
Ничего не поделаешь – то мы предаемся любви, то любовь предает нас.
Фредерик Бегбедер
Неверность как смерть – она не знает нюансов.
Дельфина Жирарден
* * *
Я ничего не знаю, я совсем не знаю себя. Сегодняшняя ночь показала, что я даже не представляю, чего от себя ожидать. Оказывается, я способна на многое. Эта мысль – странная, новая – пугает меня и радует одновременно. Я намного хуже той, кем я себя считала. Я, выросшая в тени матери, лгуньи по профессии и по природе, глубоко осуждала любую ложь, верила в силу разума, не боялась безответности чувств. Я способна на ложь, на предательство, способна на спонтанные поступки.
One-night stand. Liaison sans lendemain. Роман на одну ночь.
Я лежу на огромной кровати, от которой исходят незнакомые запахи дорогой гостиницы, стирального порошка, одеколона, который сводит меня с ума. И улыбаюсь.
Я изменила человеку, с которым прожила почти два года, и мне наплевать на это.
Злая совесть заставляет меня чувствовать проституткой, проснувшейся ранним утром в постели клиента, забывшегося после бурной ночи. Если зажмуриться, можно представить, что на дорогом прикроватном столике меня ждет несколько купюр. Интересно, сколько может стоить мое длинное неловкое тело, мои истерзанные губы, мои объятия, моя доступность? Как люди измеряют это в евро? «Ты бы не выдержала конкуренции», – неприятно смеется моя совесть, но я не удивляюсь. Моя самооценка никогда не была высокой.
И все же, я здесь. С великолепным Андре, черт его побери.
Он спит сном праведника, обнаженный и бесстыдный, мужчина, не видящий ничего странного в том, чтобы провести ночь в гостиничном номере малознакомой женщины. Мы виделись… три раза, четыре? До того, как Андре взял меня прямо в огромном кресле, он почти ничего не знал обо мне. Он забудет меня через пять минут, но мне сейчас наплевать на это. От воспоминаний, что именно он делал со мной на кресле, край которого я вижу, если чуть повернуть голову, меня бросает в дрожь, а на губах появляется улыбка преступника, которому удалось улизнуть с деньгами.
Сережа написал, что любит меня. Мой парень, с которым я счастливо скучала почти два года, написал мне. Но я не ответила. Все, о чем я думала, это как бы пошире раздвинуть ноги, чтобы позволить Андре пронзить меня насквозь своим членом. Я чувствую, как новая горячая кровь приливает к бутону между ног, и щеки становятся пунцовыми от стыда или возбуждения, я не могу разобрать до конца.
– Ты думаешь обо мне? – спрашивает меня вдруг Андре, и я оборачиваюсь, вижу его сонное лицо. В глазах еще легкая дымка, он не до конца проснулся, но смотрит на меня, и внимание, эта его потребность изучать каждое изменение моих эмоций заставляет меня стремиться прятать свои чувства.
– Я думала о том, как странно это – проснуться тут с тобой, в каком-то гостиничном номере.
– Странно? – улыбнулся Андре. В постели его улыбка становилась кошачьей, словно он скрывал что-то, хитрил. – Странный выбор слова «странно». Почему – странно?
– Я тебя совсем не знаю.
– Совсем не знаешь? – улыбнулся он и чуть сощурился. – Несколько поздно для таких мыслей, не думаешь?
– Не думаю, – мотаю головой я. Тогда Андре сбрасывает с меня простыню – единственное мое укрытие, и нежно проводит рукой по оголенному бедру. Я вздрагиваю, но не потому, что мне неприятно его прикосновение. Напротив, я хочу большего. Проблема в том, что я не должна этого хотеть.
– Смотри, какой красивый изгиб у твоего бедра, – шепчет он, сохраняя призрачную дистанцию между нами. – Длинные ноги. Стройные. Ты знаешь, какое сильное это оружие. Поэтому ты носишь джинсы и шлепки? Из жалости к мужчинам, да?
Андре ничего не знает о Сереже. Мы с ним – два незнакомца, у каждого есть свои маленькие тайны. Моя – в неотвеченной эсэмэске. В чем его тайна? В том, отчего я хочу, чтобы он снова овладел мною. Он довольно груб, со мной никто никогда не обращался так в сексе.
Сейчас, когда Андре лежит рядом и смотрит на меня, забросив одну руку высоко за голову, я не уверена, что хоть раз занималась сексом до него по-настоящему. Этому можно научиться? Может быть, во Франции есть курсы? Тогда он там преподает.
– Подвинься ко мне, – прошептал Андре, и я заметила, как исчезает улыбка с его лица. Он становится серьезным. – Ближе.
– Так? – Я неуклюже переваливаюсь, мое тело не слушается меня. Краем глаза я замечаю, что на одном из моих запястий небольшой синяк. Я не помню, как получила его, но отчего-то мне нравится, что он там есть. Он будет напоминать мне о том, что все это не было сном.
– Вплотную, – его голос звучит по-деловому. Его упругое сильное тело так близко, что я невольно начинаю дышать глубже, мне так нравится его запах. Я чувствую его руку за своей спиной. Он проводит пальцами по спине, по каждому моему позвонку – медленно, неторопливо, достаточно сильно, чтобы я замурлыкала от удовольствия. Затем его ладонь захватывает мой зад и – ба-бам! Одно резкое движение, и моя промежность прижата к его почти вплотную. Последнее, что мешает нам сблизить наши тела – это его возбужденный член. Дыхание мое прерывается, меня снова трясет. Андре, что со мной? Откуда ты взялся на мою голову? Как можно оставаться таким спокойным, когда я вижу, насколько сильно ты возбужден?
– Можно, я…
– Что, моя птица? – смеется он. – Хочешь его потрогать? Знаешь, обычно женщины не спрашивают на это разрешения.
– Обычно? – повторяю я, словно эхо, и мир снова возвращается на свое место. Обычно женщины не сходят с ума из-за простого секса, обычно…
– Раздвинь колени, – командует он. Я все еще обижаюсь, но ни за что не покажу этого Андре. Я хочу, чтобы он ушел, но раздвигаю колени с покорностью заведенной куклы. Он смеется, просовывает ладонь между моих ног, засовывает палец внутрь, заставляя меня ахнуть, а затем вдруг его член оказывается между моих ног.
– Что… что ты… – Я глупо хлопаю глазами, а Андре хватает ладонью мои ягодицы и принимается двигаться всем телом – так и оставаясь снаружи. Его глаза неотрывно следят за моими, ловят мое удивление, растерянность, даже возмущение. Между моих ног влажно от его движений, и от того, что его член не вошел в мое тело, я чувствую себя еще более как кукла. Он пользуется мной, как пожелает, и даже не собирается думать обо мне.
Не то же ли это самое, что обычно мы делали с Сережей – причем все последние два года? Нет, отвечаю я самой себе. Нет, Сережа оставлял меня, пустую и холодную, оттого, что не знал, и предположить не мог, что я могу вести себя так. Андре смотрит на меня и наслаждается моей неудовлетворенностью. Он чуть поворачивается, высвобождая вторую руку, прикасается к моей груди, сжимает мой сосок – довольно сильно, так, что я вскрикиваю.
– Все хорошо? – спрашивает он.
– Прекрасно! – бормочу я, словно от того, что я признаюсь ему в своих желаниях, зависит мое будущее. Он улыбается и подносит руку к моим волосам, запускает в них пальцы и запутывает так, что теперь положение моей головы тоже полностью в его власти.
– Ты знаешь, что я даже могу кончить так? – с любопытством спрашивает он. – У тебя такая нежная кожа, такая упругая. Ты хороша, и самое хорошее в тебе, птица, ты даже не понимаешь, насколько ты хороша. Просто летишь, раскинув крылья. Твоя грудь выдает тебя, ты возбуждена. Когда ты злишься, ты стараешься сжать мой член сильнее, хочешь сделать мне больнее, да?
– Да! – почти кричу я.
– Мне нравится так, – улыбается он. – А тебе?
– Все просто отлично! – возмущенно отвечаю я. – Можешь делать со мной все, что тебе заблагорассудится.
– А ты потом пойдешь в ванну и закончишь сама? – спросил вдруг он, и я побелела от ярости. По большей части потому, что то, что он сказал, было правдой. Именно это я и делала с неприятной теперь регулярностью после секса с Сережей.
– С чего бы? – крикнула я зло. – Я найду кого-нибудь еще закончить твою работу. Я видела, тут есть красивый бартендер!
Андре ничего не ответил, но веселая улыбка немедленно исчезла, его лицо изменилось до неузнаваемости, и, кажется, это был первый раз, когда я сталкивалась с таким выражением его лица. Он был раззадорен и заведен, как бомба, часовой механизм которой уже тикал – я могла видеть это в его глазах. А еще – азарт. Он отстранился от меня, рассматривая так, словно прикидывая, как именно мне посильнее отомстить, и понимание этой прямой угрозы почти свело меня с ума. Какой-то защитный механизм сработал, я оттолкнула Андре, вырвалась из его рук и попыталась слезть с кровати.
Андре не дал мне сделать этого, он схватил меня за руку и резко, грубо притянул назад. Он не отпустил меня. Если бы он дал мне уйти, я была бы разочарована.
– Только не вздумай кричать, а то я заткну тебе рот, – пробормотал он, облизывая губы. Я ахнула и попыталась вырваться, тогда он схватил меня за оба запястья и одним резким движением опрокинул под себя.
– Чем же ты заткнешь мне рот? – спросила я, покосившись вниз, туда, где заканчивалась темная линия волос на его животе. Я получила жесткую, многообещающую улыбку в ответ. Мне было незнакомо блаженное чувство наготы и беззащитности, снимающее с меня всякую ответственность за происходящее. Он прижимал меня за руки к постели, а его сосредоточенный взгляд держал под контролем каждый мой вздох.
– Чего ты хочешь, Чайка? – спросил Андре. – Чтобы я отпустил тебя или чтобы закончил с тобой?
– Чего хочешь ты, темный принц? Чтобы я умоляла? – спросила я в ответ.
– Темный принц? – рассмеялся он. – Неужели так трудно ответить на простой вопрос?
– Ты – первый, – покачала головой я. О, если бы он выпустил меня, я бы стала умолять, в этом не было никаких сомнений. Мое тело хотело завершения, хотело принадлежать Андре с такой непобедимой животной силой, что у меня не было шансов на сопротивление.
– Ты невозможная девочка, – прошептал Андре и отпустил меня – только на мгновение, – чтобы перевернуть на постели лицом вниз. Никакого внимания к моим крикам, он раздвигает мои ноги и своевольно проводит рукой по промежности. Я пытаюсь обернуться, чтобы увидеть его лицо, но он наваливается на меня всем телом, его лицо рядом с моим, его щека на моей щеке. Мне становится тяжело дышать, мое тело сопротивляется тяжести его тела, но он намного, намного тяжелее и сильнее меня. Андре целует меня в шею, проводит губами по плечу. Его ладони накрывают мои запястья, и именно в этот момент его член пронзает меня резко, без жалости, без попытки сделать мне приятно. Мой крик тонет в поцелуе, его губы сладкие, ярко-красные. Глаза его закрыты. Я приподнимаю ягодицы, пытаясь дать моему дикому наезднику полный доступ. Он во мне, и мое тело поет – через легкую боль, через восхитительную пульсацию.
– Тебе нравится, да? – спрашивает Андре, и в его голосе немножко неуверенности, совсем чуть-чуть. Он хочет знать. Сказать ему, что я плавлюсь от восторга и все мои мысли там, между ног, и нигде больше? И восхитительная тяжесть его тела говорит со мной на каком-то первобытном языке, которым я раньше не владела.
– Мне мало, – шепчу я и слышу в ответ смешок.
– Ты невозможна, птица! – возмущается он. Его ладони отпускают мои и без того покорные, как подрезанные крылья, руки. Он чуть приподнимает меня за бедра, и я чувствую, как пальцы Андре нащупывают мой клитор.
– Нет! – шепчу я. – Я не хочу… сейчас. Дай мне – хоть чуть-чуть…
– Теперь ты умоляешь, – удовлетворенно усмехнулся он, играя со мной, проводя пальцем по створкам моих половых губок. – Ты всегда будешь хотеть еще.
И, немилосердный, жестокий захватчик, он вдруг поднялся, заставил меня встать на колени и наклониться вперед. Он нанес мне всего несколько ударов, каждый из которых сопровождался легким прикосновением подушечек его пальцев к моей перенапряженной сердцевине. Всего несколько секунд, и я кричу от наслаждения и переполняющих меня эмоций. Мои руки по-прежнему широко раскиданы, я уткнулась в подушку и, кажется, плачу. Я чувствую, как тело моего мужчины обмякло, его член сокращается у меня внутри, и если бы он сам заранее не подумал о презервативе, я бы, наверное, уже была бы беременна, что беспокоит меня в эту минуту меньше всего. Мое тело поет, и я слушаю и не хочу пропустить ни одной ноты. Мощный аккорд, идущий из самого центра моей женской сущности. Легкую дрожь всех мышц. Сокращающееся в экстазе влагалище. Острые импульсы в груди заставляют соски набухнуть так сильно, что мне почти больно.
Я растрачена и потеряна, меня нет, мое тело победило мой дух, и сознание отходит в сторону. Я хочу спать. Андре целует меня и говорит что-то по-французски, но у меня нет сил даже ответить на его поцелуй. Я слышу, как он смеется. Я чувствую, как он помогает мне устроиться поудобнее в его руках. Я засыпаю, мечтая, чтобы это сладкое чувство не покинуло меня никогда.
* * *
Утренние сборы на работу похожи на похмелье, хотя ни один из нас ничего накануне не пил. Мы почти не говорим ни о чем, кроме каких-то ничего не значащих фраз. «Ты не знаешь, где моя рубашка?» «Тебе заказать кофе с собой?» «Сколько мы проспали? Полчаса?»
«Я не знаю, что мне делать с собой после того, как ты уйдешь»… Это, последнее, раздается только в моей голове.
– Даша, мне пора, правда, – говорит Андре, и я слышу в его голосе извинения. Что написано на моем усталом лице, за что Андре чувствует потребность извиниться? Я знала, что делала, на что шла. Знала ли? В любом случае я не хочу, чтобы он подумал, что я жду от него чего-нибудь. Продолжения? Продолжения чего?
– Мне нужно сделать пару звонков, – говорю я максимально нейтрально, потому что чувствую, что говорить сухо и равнодушно – это почти то же самое, что и рыдать, умоляя его остаться. Две стороны одного и того же отчаяния. – Ты найдешь выход?
– Выход? – растерянно переспрашивает он. Наверное, фраза все же прозвучала жестче, чем я хотела. С таким же успехом можно было прямо сказать – убирайся отсюда. Андре молча надел на себя рубашку – через верх, застегнутую, так, словно это был свитер. Торопился так, словно спешил скрыться за рубашкой – от меня.
Интересно, а я как теперь найду выход?
– Ты поедешь в клинику? – спрашиваю я просто потому, что это вопрос нейтральный. Каждое сказанное нами слово сейчас имеет второе дно, как коробка фокусника. Я спрашиваю – ты поедешь в клинику? Он слышит – ты простишь меня?
– Я пока еще не определился, – сухо отвечает он, и я отвожу взгляд в сторону. Минуту назад я чувствовала себя совершенно другим существом, высшим существом, путешествующим сквозь миры и звезды, а сейчас я – неумелая врушка, не знающая, как правильно расстаться с французским любовником на одну ночь. Который к тому же был хорош и к которому у меня нет никаких претензий. По крайней мере, не должно быть никаких претензий.
Прекрасный эпизод для отпуска в Париже.
Хотя я в Париже вовсе не в отпуске. Я здесь по воле моей матери, актрисы, верящей, что за хорошие деньги можно вернуть юность, пусть даже и на миг, и при тусклом свете свечей, и в кривом зеркале. Все люди боятся смерти, моя мама боится забвения. Все верят в чудеса. Только она называет их пластической хирургией. А моего Андре – ее персональным магом.
Моего Андре.
Он никогда не будет твоим. Твой – это Сережа. Твое – все, что прилагается к нему: спокойствие и скука, надежность, заключенная под вакуумной крышкой в стеклянной банке. Дыши осторожнее, чтобы не выдышать счастье раньше времени. Иди и напиши эсэмэску Сереже. Напиши ему, что тоже скучаешь или что-нибудь невыносимо банальное, во что он обязательно поверит. Ему необязательно знать о том, какая ты на самом деле.
– Что-то не так? – Вопрос застает меня врасплох. Со мной все не так. Я хочу его. У меня болят губы, и это чувство восхитительно. Где ты, моя всемогущая совесть, почему ты не хочешь спасти меня, удержать на краю пропасти.
– Все отлично! – Я улыбаюсь из последних сил. – Но тебе не идет эта рубашка.
– Считаешь? – ухмыляется он. Я закрываю глаза, вспоминая, как целовала его обнаженную грудь.
– Разве тебе не пора?
– Ты не можешь дождаться, чтобы избавиться от меня? – переспрашивает он, и я замечаю – со злорадной радостью – обиду в его голосе. Может быть… может быть…
– Помню, как однажды мама взяла меня в Санкт-Петербург. Это была идея Вити, ее тогдашнего мужа…
– Самое близкое, что у тебя было к фигуре отца? – Андре повторил мои слова почти дословно. Хорошая память? Или он настолько интересуется мной, чтобы слушать все мои глупые рассказы о моем банальном детстве? Скорее первое, чем второе.
– Он водил машину, черную «Хонду», и я сидела на заднем сиденье, смотрела на дорогу, которая плелась за нами. Шоссе с выбоинами после нашей бесконечной зимы. Потом мы остановились в маленькой двухкомнатной квартирке прямо на Невском, там была консьержка, она кормила меня каждое утро яичницей и двумя сосисками. Мама пила только сок. Витя съедал ее яичницу вместе со своей.
– Ты так подробно все запомнила, сколько тебе было лет?
– Наверное, лет десять.
– Хорошая поездка? – Андре смотрел растерянно, не понимая, к чему я веду.
– Не знаю. Они ругались все время, у мамы были какие-то переговоры в одном из театров. Витя не хотел, чтобы она соглашалась, он не любил Питер. Но для меня это была восхитительная поездка. Мы облазили весь Петербург, катались на катере. Я съела столько мороженого, что у меня началась ангина. В Питере совсем другое мороженое. Витя держал меня за руку, когда мы переходили дорогу. Когда я ходила куда-то с мамой, она всегда бежала вперед, уверенная, что я уж как-нибудь не потеряюсь. Однажды я на самом деле потерялась. Но не в этом дело, не в этом. – Я начала путаться, рассказчик из меня никудышний. И вся эта история – глупость, разве нет.
– А в чем же дело?
– А в том, что сколько я потом не ездила в Питер – с мамой, с моим школьным классом и потом, когда я уже выросла, по работе, – я никогда уже не была там так счастлива. Не смогла пережить ничего подобного, что пережила в той поездке. Потому что такое не повторяется. Это просто невозможно.
– В одну реку не войдешь дважды? – переспросил он грустно. Да уж, столько слов, чтобы он суммировал все одной банальной поговоркой.
– Что-то типа того. Но мне хочется. И всегда будет хотеться. Хоть это и невозможно.
– Я легко могу войти в тебя дважды. И даже двадцать раз. И каждый раз это будет что-то новое, – заметил Андре и посмотрел на меня с напряженным ожиданием. От этих слов я чуть было не начала отматывать все назад, но Андре не дал мне шанса. Он развернулся и пошел к двери.
– Ты хотел бы, чтобы я помнила тебя и страдала, да? – спрашиваю я довольно зло.
– А ты, конечно, планируешь меня забыть и наслаждаться забвением, верно? – уточнил он, взявшись за дверную ручку.
– Если смогу, – эхом отвечаю я. Наверное, что-то в моем голосе выдает меня. Андре останавливается – уже в дверях – и разворачивается ко мне. Он долго смотрит на меня, красивый, зачем-то обиженный мной мужчина. Я вижу его в последний раз, по крайней мере наедине, и я хочу, чтобы мы расстались вот так? Андре такой уязвимый сейчас, что ни за что не поверишь, что именно его нежные руки оставили синяки на моих запястьях.
– Ты можешь вести себя как взрослый человек? – спрашивает он, явно «заведенный» до предела моим поведением. – Ты можешь объяснить, какая муха тебя укусила?
Муха по имени Сережа? Вся моя жизнь?
– Я провожу тебя, – говорю я и тянусь, чтобы взять с собой кардиган. Мне холодно, хотя на улице жарко. Меня бьет дрожь. Может быть, я простудилась?
– Спасибо, не стоит. Можешь начинать забывать меня. – К Андре возвращается его привычная уверенность в себе. Я вздрагиваю, когда слышу хлопок двери.
Он исчезает быстрее, чем я успеваю прийти в себя. В голове стучит – все кончено, все кончено, все кончено. Но может ли быть кончено что-то, что никогда и не начиналось? Забавно: одна ночь, а помнить ее я буду, наверное, всю жизнь. Как ту поездку в Питер.
Распустилась.
– Ваше кофе, мадам. – Официантка смотрит на меня с неодобрением, потому что я ничего не ем, но зато пью уже вторую чашку кофе. Я с трудом осознаю, где я – в баре, в лобби отеля. Мой кофе горький, крепкий – как я люблю. Как же это здорово, быть потерянной в другой стране, на мягком диване, с маленькой чашечкой кофе в руке.
– Спасибо, – отвечаю я, получая своеобразное удовольствие, разговаривая на французском. Возможно, мне не хватает этого в России. Может быть, мне стоило бы иногда соглашаться на поездки, мне ведь предлагают периодически. В Бельгию, например, и в Амстердам. И в Нормандию. Может быть, я могла бы приезжать периодически…
Ты никогда его не увидишь. Это нужно закончить здесь и сейчас. Прекрасное воспоминание.
Мне хочется кинуть в кого-нибудь чашкой кофе, но вместо этого я опрокидываю чашку на стол – брызги летят во все стороны. Я встаю, воровато озираюсь, бросаю на столик купюры и вылетаю из кафе так, словно там начался пожар. На переходе, пока все ждут сигнала светофора, я закрываю глаза, и меня тут же охватывает слепое упоение, что я испытала, когда моим телом распоряжался Андре. Каждая отдельная клетка в слепом упоении от него. Вдруг я осознаю, что всем вокруг ясно, о чем я думаю. Мне кричат что-то по-французски, меня толкают в спину. Я нарушаю гармонию городского потока, глупая курица.
– Что-то не так, Даша? – спрашивает меня мама, хотя я потратила все утро, чтобы полностью, полностью привести себя в порядок. Я вздрагиваю – потому что ее слова повторяют вопрос, который я уже слышала сегодня. Мама медленно идет по больничному саду и смотрит на меня с подозрением. – Ты не заболела?
– Заболела? Нет. Почему? – удивляюсь я.
– Ты в водолазке в такую жару. – Мама пожимает плечами. Да, мне жарко, но что бы она сказала, если бы увидела мои запястья? Я прикрываю свой позор за длинными рукавами тонкой хлопковой водолазки.
– Что говорят врачи? – аккуратно отвечаю я. – Когда будет операция?
– Врачи? – фыркает мама. – Что они могут, кроме как высасывать из меня деньги и делать сотни каких-то анализов. С каждым разом анализов придумывают все больше и больше. Раньше было проще. Ты просто приходила, показывала, что тебе нужно отрезать или пришить, и они делали.
– Мама! Так нельзя, это же твое здоровье. И потом – возраст.
– Даша, осторожнее, – предупреждает она. Ее возраст – тайна за семью печатями, а я – тролль, хранящий печати. Шестьдесят. Маме будет шестьдесят. Она планирует праздновать сорокалетие – это максимум.
